Мак замер, зажав в кулаке кинжал. Речь Дандоло сильноподействовала на его воображение. Он уже был готов нанести смертельный удар, норуку его удержало внезапно возникшее перед его умственным взором видениедивного города, возродившегося под мудрой опекой дальновидного старца, –древнего города, ставшего центром просвещения и коммерции; города, которому,быть может, суждено сыграть в истории особую роль… Мак колебался; кинжалдрогнул – и повис в воздухе, остановившись на полпути к своей цели.

– А какую религию будут исповедовать греки? –спросил он.

– О, в этом вопросе я добрый католик. Несмотря нанекоторые разногласия с Его Святейшеством, я разделяю интересы Рима во всем,что касается возвращения заблудшей овцы ее пастырю. Молодой Алексейторжественно поклялся мне, что как только он взойдет на трон, Византия вернетсяв лоно святой нашей матери, католической церкви. Тогда папа римский, конечно,снимет с меня отлучение от церкви, а может быть, даже захочет причислить меня клику святых за беспримерный подвиг. Ведь до сих пор никому еще не удавалосьразом обратить в истинную веру такое количество еретиков!

– О, мой господин! – воскликнул Мак, очарованныйсловами Дандоло. – Да хранит вас Бог! Ваши смелые замыслы вдохновляюткаждого, кто удостоится высокой чести быть посвященным в них. Располагайте мноюи моей жизнью, как вам угодно, господин мой! Я постараюсь быть полезен вам, чемтолько смогу.

Старик приподнялся со своего сиденья и прижал голову Мака ксвоей груди. Мак почувствовал, как его щеки коснулись жесткие волоски из бородыДандоло. Морщинистое лицо венецианского дожа было мокрым от слез; ондребезжащим, срывающимся от прилива чувств голосом взывал к милости Небес. Макхотел присоединиться к его жаркой молитве, полагая, что несколько приятных словв адрес Добра, вполне уместных в данной ситуации, отнюдь не повредят его душе.Но внезапно снаружи раздался шум, послышались чьи-то возбужденные голоса, итотчас же в шатер вбежало несколько вооруженных людей.

– Господин! – воскликнул один из них. – Бойначался! Вийярдуэн уже повел своих солдат штурмовать стену!

– Я должен быть там! – вскричал Дандоло. – Ябуду сражаться вместе с ними! Мое оружие, быстро! Фауст, передайте мои словаЗеленой Бороде. Мы поговорим с вами позже!

С этими словами венецианский дож, почтительно поддерживаемыйслугами, вышел из своего шатра, захватив с собою чудотворную икону. Драгоценныекамни, которые он перебирал всего несколько минут тому назад, остались лежатьна столе.

Мак остался один. Звуки шагов стихли вдали. На шелковистыхстенах шатра плясали тени. Мак подумал, что пока он отлично справляется сосвоей ролью. Он спасет Константинополь и, конечно, не упустит при этом своювыгоду, как это делает Энрико Дандоло. Он повернулся, готовясь уйти, но тутвзгляд его упал на стол, где лежали дивные драгоценности. Найдя небольшойхолщовый мешочек, он наполнил его почти доверху и, по-воровски оглянувшись,выбежал из шатра.

Солдаты привели Фауста и Маргариту к низкому деревянномусооружению без окон, сложенному из массивных бревен. Фауст догадался, что передними подземная тюрьма. Войску, совершающему далекие переходы, не нужны крепкиекаменные темницы, куда заключают преступников в городах всего мира, но даже впоходном лагере должно существовать определенное место для пленных и нарушителейпорядка. Эта подземная тюрьма была устроена по испанскому образцу – андалузскиемавры были знатоками по части подобных дел! Проводя своих пленников покоридору, ведущему к подземным камерам-клеткам, стенки которых были сколоченыиз грубых шершавых досок, солдаты показали им миниатюрную походную камеру пыток– настоящее чудо техники тех времен. Все ужасные инструменты, с помощью которыхпалачи вырывают признания у несчастных жертв, были уменьшены в размерах и легкоразбирались на части, благодаря чему их можно было перевозить вслед за армией,совершающей стремительные марш-броски.

– Конечно, здесь нельзя растянуть человека так, как этоделают там, в Европе, – сказал один солдат, указывая на низенькуюскамеечку, придвинутую поближе к огню. – Однако можно устроить ему сущийад, пытая только огнем, поножами Св. Себастьяна и перчатками великомученицыВарвары. Видите эти маленькие клещи для вырывания ногтей? А тонкие иголки,которые вонзают в тело, прежде хорошенько их накалив? А вон те винтики в ручнойкостоломке? Костоломка занимает не больше места, чем обычные щипцы для щелканьяорехов, но посмотрели бы вы, как она действует!.. У нас есть даже «железнаядева» – не такая большая, как в Нюрнберге, конечно, зато с большим количествомшипов! Эти мавры, они знают, как разместить на квадратном дюйме целую сотнюострейших шипов! Крючья у нас тоже меньшего размера, чем положено, но уж будьтепокойны, они рвут плоть и отделяют мясо от костей ничуть не хуже, чем обычные.

– Вы не посмеете пытать нас! – воскликнул Фауст.

– Мы этим никогда не занимаемся, – ответил высокийугрюмый воин – очевидно, старший в этом маленьком отряде. – Мы простыесолдаты, наше дело – убивать врагов в бою, в открытом и честном поединке. А ужбудут вас пытать или нет – это решит начальник тюрьмы.

Как только дверь темницы захлопнулась за солдатами ипленники остались одни, Фауст, не теряя ни минуты, начал маленькой щепочкойвычерчивать на пыльном полу пентаграмму. Присев на колченогую табуретку, –никакой другой мебели в этой тесной, пахнущей сыростью камере не было –Маргарита наблюдала за его действиями. Фауст произнес нараспев длинноезаклинание, однако оно не сработало. Причина была очевидна: горя желаниемнастичь мошенника, подписавшего сделку с Мефистофелем его именем, ученый докторне позаботился о том, чтобы захватить с собой основные принадлежности,необходимые магу в его ремесле. Однако упрямый алхимик-чародей не оставил своихпопыток. Стерев старательно выведенные знаки и линии, он тотчас же принялсячертить рядом новую пентаграмму. Маргарита, которой надоело наблюдать за вознейФауста, встала с табуретки и начала ходить взад-вперед по камере – от однойстенки к другой, словно пантера, посаженная в тесную клетку.

– Смотри, не наступи случайно на пентаграмму, –предупредил ее Фауст.

– Не наступлю! – сердито ответила девушка. –Долго мы еще будем здесь сидеть? Ты собираешься что-нибудь делать, в концеконцов?

– А чем же я, по-твоему, занимаюсь? – отпарировалФауст.